На арабском языке слово «харам» имеет много значений. Это и запретное место, табу, которое нельзя переступать. Но это также и святое, счастливое место. Воображение людей Запада связывало жизнь в гаремах с утонченными телесными наслаждениями, не сдерживаемыми никакими моральными рамками, таинственными оргиями, то есть с тем, что строго запрещала европейская культура. Но настолько же соответствует действительности этот образ, формировавшийся долгие столетия?

Исторические источники утверждают, что все женщины гарема падишаха были рабынями и ни одна свободно рожденная женщина не могла быть в него принята. Количество молодых женщин было неограниченным, так как мать, сестра и другие родственники султана, а также высокие должностные лица состязались в поставках для гарема красивых наложниц.

Во времена незапамятные один из первых на земле людей попросил бога помочь ему в каком-то деле. Исполнив просьбу, бог вручил ему туго завязанный мешок с разными гадами и повелел выбросить куда угодно: в огонь, воду, пропасть или затащить на высокую скалу. Но остерег заглядывать в мешок: «Иначе не миновать тебе, смертный, беды!»

Любопытный человек пренебрег запретом всевышнего, развязал мешок — и всякая гадость расползлась по лику земли. Разгневанный господь отхлестал ослушника по заду раскаленным прутом, превратил в аиста-черногуза и повелел истреблять всех ползучих и поскакучих гадов. С тех пор зад у аистов черный, словно обожженный, а нос — красный от стыда.

Говорят также, будто осенью аисты перелетают зимовать в райские земли. Там они купаются в волшебном Человечьем озере — и превращаются в людей, а по весне, искупавшись в другом озере, Птичьем, возвращаются назад. В этом долгом путешествии туда и обратно они несут на своих спинах ласточек и трясогузок.

Поздним вечером вернулись охотники из Перуновой пади с богатой добычей: двух косуль подстрелили, дюжину уток, а главное — здоровенного вепря, пудов на десять. Одно худо: обороняясь от рогатин, разъяренный зверь распорол клыком бедро юному Ратибору. Отец отрока разодрал свою сорочку, перевязал, как мог, глубокую рану и донес сына, взвалив на могучую спину, до родного дома. Лежит Ратибор на лавке, стонет, а кровь-руда все не унимается, сочится-расплывается красным пятном.

Делать нечего — пришлось отцу Ратибора идти на поклон к знахарю, что жил одиноко в избушке на склоне Змеиной горы. Пришел седобородый старец, рану оглядел, зеленоватой мазью помазал, приложил листьев и травушек пахучих. И велел всем домочадцам выйти из избы. Оставшись вдвоем с Ратибором, знахарь склонился над раной и зашептал:

На море на Окияне, на острове Буяне
Лежит бел-горюч камень Алатырь.
На том камне стоит стол престольный,
На столе сидит красна девица,

Швея-мастерица, заря-заряница,
Держит иглу булатную,
Вдевает нитку рудо-желтую,
Зашивает рану кровавую.
Нитка оборвись — кровь запекись!

Тяжела зима, ночная тьма чудится бесконечной, страшно воют волки рядом с деревней.

— Дедушко, а ежели солнце навсегда уплывет в другие царства-государства, как жить будем? — вопрошает седобородого старца пятилетний внук.

— Не боись, — отвечает дед. — Вот приедет к нам скоро Авсень — он нам новое солнышко и зажжет.

В полдень вся деревня высыпала на берег застывшего ручья. Мужики сгружают с возанесколько бревен, берутся за топоры, а бабы дружно голосят:

Мосточек мостили,
Сукном устилали,
Гвоздьми убивали.
Ай, Авсень, ай, Авсень!

Кому ж, кому ехать
По тому мосточку?
Там ехать Авсеню.
Ай, Авсень, ай, Авсень!

На небесах зародился млад-светел месяц, а на земле у старого соборного, у Леонтья-попа зародился сын — могучий богатырь; нарекли его Алешей Поповичем. Стали Алешу поить-кормить, рос он не по дням, а по часам. Стал Алеша по улочке похаживать, стал с малыми ребятами поигрывать: кого возьмет за ручку — ручка прочь, кого за ножку возьмет — ножка прочь.

Тогда начал Алеша у отца-матери просить благословения ехать-гулять во чисто поле. Отпустили его отец с матерью, сел Алеша на добра коня, как поехал он во чисто поле — только пыль столбом закурилась, только его и видели!

Приехал добрый молодец в Киев ко князю ко Владимиру, пришел в белокаменные палаты, крест кладет по-писаному, поклоняется по-ученому на все четыре стороны. Посадил князь его за дубовый стол, начал Алеша есть пряники печатные, запивать винами заморскими, а потом пошел на кирпичную печь отдохнуть.

На ту пору наехал Тугарин Змеевич — неодолимый богатырь. Всю рать разогнал, в палаты княжеские вломился, сам сел за дубовый стол, сам с княгинею обнимается, а над князем Владимиром ругается.

Кaк-тo раз молодой птицелов с вечера навострил поставухи — сети на перепелок, а утром отправился их проверять. Пришел на конопляник, куда слеталось множество птиц, — и не поверил своим глазам: в силках билась прекрасная девушка. Лик у нее был женский, а тело птичье.

Потемнело в глазах юноши от ее красоты.

— Как зовут тебя — спрашивает.

— Алконост, — отвечала она.

Хотел было птицелов поцеловать пленницу, но дева закрылась руками-крыльями и принялась плакать и причитать, уверяя, что после того, как поцелует ее человек, она навсегда утратит волшебную силу и больше никогда не сможет взлететь в небеса, а на земле ей придет погибель.

КАК АМБАРНИК ЖЕНИХОВ НАПРОРОЧИЛ

Кaк-тo раз, в пору святочных гаданий, две сестры на выданье отправились в лунную ночь к амбару. Известно, что в амбарах всегда обитает нечистая сила. Подойдя к дверям, сестры стали приговаривать:

— Суженый-ряженый, приходи рожь мерить! Поначалу было тихо, потом в амбаре что-то зашумело.

— Тебе что послышалось? — спросила старшая сестра младшую.

— Будто амбарник зерно сыплет.

— Эх, счастливая, появится у тебя по осени богатый женишок... А мне опять не повезло, как и о прошлогодье: почудилось, будто пол веником метут. Ну страсть как не хочется идти за бедняка! Может, погадаем у другого амбара?

СМЕШЛИВАЯ МОЛОДКА

Жил-был в одной деревне печник, а у него на задворках стояла старая заброшенная баня. Никто к ней и близко не подходил, потому как шла о ней дурная слава: там-де парятся злые духи-анчутки. Но вот однажды печник — разудалый молодец, силач и весельчак — на спор вознамерился в этой бане помыться. Дело было, как водится, вечером, после захода солнца. Истопил он баню, разделся, парку поддал, замочил в горячей воде веничек. А как вытащил, глядь — веник весь в сосульках.

Охватил тут мужика страх. Кинулся он бежать домой в чем мать родила, бледный весь, зуб на зуб не попадает. Наутро братья пошли за его одеждой, а она разодрана в клочья.